Рыбалка в небе

Музыка Ольги Арефьевой неотделима от текста ее песен. Слова – их звучание, подбор и ритм – направляют в почти бессознательное, как бы странно это ни звучало. При личном общении с Ольгой становится понятно: такое владение речью не просто упражнение в словесности – это результат внутренней обоснованности мыслей.

Мы встретились для того, чтобы поговорить об обычных вещах, из которых состоит жизнь человека. Но разговор сразу же вышел за рамки предусмотренных тем – так бывает, когда ответы на звучащие вопросы возникают на лету и выдают существование глубокой и выстроенной картины мира. 
Наша беседа вместо запланированных пятнадцати минут продлилась больше часа и могла бы быть бесконечной. А дальше – легла в стол более чем на год. Несколько раз за этот год я пыталась облечь прозвучавшее в слова. Казалось бы, куда проще: просто расшифровать диктофонную запись! Но всё время что–то мешало… – как будто внутренний стопор срабатывал. Ощущение – будто попытка заключить разговор в текст лишает слово той самой бессознательной точности. Тем не менее, в получившихся монологах авторские ольгины интонации должны угадываться.
Разговор был записан в мае 2014, с тех пор немало изменилось. Россия и Украина – эта тема не могла не прозвучать. А обсуждавшиеся нами тогда концерты успели подзабыться, сменившись новыми. Но эта своеобразная внутренняя картина мира, если и изменилась за год (не могла не измениться, ибо сознание живого человека подвижно), остается притягательной для тех, кто принимает ее творчество.

Оля, вам нужен пиар? Пресса для вас – это союзники или противники?

Это два разных вопроса. На первый вопрос даже не знаю, что отвечать, потому что слово «пиар» больше бытует в негативном контексте. Для меня это – нечто, искусственно раздуваемое в информационном поле. При этом существует и естественный интерес людей к чему-то талантливому, что делают другие вокруг. По-хорошему, только это – правильный повод для поддержки. К сожалению, дутые новости-сорняки заслоняют информационное поле. В итоге, многим людям просто не хватает энергии, чтобы искать, воспитывать себя, учиться отличать зерна от плевел. Так они перестают разделять правду и ложь, хороший и никакой вкус, первоисточник и подделку. Начинают питаться суррогатами, а им в ответ эдакого продукта наваливают ещё больше и хлеще. В итоге общая планка падает «стремительным домкратом». Тем же, кто делает что-то настоящее, приходится конкурировать в условиях, которые созданы явно не для них. Мне вообще неприятны слова «конкуренция», «выгода», «продажи», «монетизация». На мой взгляд, всё самое лучшее в своей жизни люди делают просто так. От желания воплотить божественную энергию, которая из них рвется наружу. И не чтобы получать: напротив, вкладывают свои средства и всю жизнь в то, что в итоге дарят человечеству. Да, необходимо обеспечение тела. Которое умрет и истлеет. Художник должен что-то есть, где-то жить, он использует сложные инструменты и умения – поэтому существуют билеты на концерты, цены на диски, книги и картины. Интервью и афиши – тот же «пиар». Но есть большая разница: ты действуешь ради прибыли? Или от избытка любви и вдохновения? Лакмусовая бумажка здесь – вопрос: а ты будешь заниматься своим делом даже если тебе не будут за это платить? А если никто не похвалит? А если будут гнать и запрещать? А если за это будет полагаться смерть? Каждый выбирает сам.

А второй вопрос? Пресса – это союзники или противники?

Я не такая поп-звезда, чтобы за мной следили в бинокль, подсматривали в окно и сочиняли скандалы из моей личной жизни. Поэтому, в таком вражеском виде, как папарацци, я с прессой, к счастью, не сталкивалась. Единственное, что периодически имеет место – это некая недалекость. Бывает, мальчики и девочки пишут рецензии на концерты в стиле троечных школьных сочинений: «А вот потом она вышла в таком-то платье и таких-то босоножках. Песня называлась так-то (тут обычно пара ошибок, одна смысловая, другая грамматическая), перед песней она сказала то-то…». Получается, концерт по сути прошел мимо них, но возникает вопрос: зачем тогда про это писать? Реально происходящее в зале крайне далеко от внешней оболочки: она забывается, как только началась песня и полилась энергия. Если человек в момент музыки считает количество ремешков на обуви певицы, то он, увы, ничего на концерте не получает. Многие в блогах пишут глубочайшие, интереснейшие отзывы на концерты и спектакли, но не бегут с ними в газеты. Зато интернет-издания сейчас некритично позволяют печататься любому, кто назвал себя журналистом. Это единственное плохое, что я вижу от прессы. Зато, что касается интервью – обычно до меня доходят авторы заинтересованные, и беседы получаются осмысленными. Правда, на радио и ТВ постоянно повторяются вопросы – существует момент поверхностности, надо быстренько получить «всё о жирафах на двенадцати страницах». Я сразу замечаю, когда шпарят по Википедии: «А правда ли, что у вас был педагогом Лев Лещенко?», «А как вам жилось в Верхней Салде?»… И начинается одно и то же в тысячный раз.

Но в принципе, вам с журналистами интересно общаться?

Да, конечно. Глубокое, осмысленное интервью – это и встреча с интересным собеседником, и, что примечательно, разговор с собой. Многие вещи в процессе разговора формулируются. Хотя мне в основном кажется, что я говорю банальности.

На сайте www.ark.ru размещены многие ваши интервью. Там тон такой взят – откровенный и глубокий… Насколько этот сайт имеет отношение лично к вам? У вас же наверняка есть своя команда, свои редакторы…

Собственно, команда состоит из двух-трех человек – тех, кто со мной многие годы.

Ну, а то, что выложено на этом ресурсе – вашего авторства?

Конечно. Думаете, кто-то за меня пишет мои интервью? (смеется) Сочиняет мои песни? Может, в каком-то другом мире это и распространенная практика. Но вот я даю интервью в разных городах. Кто за меня это сделает? (снова смеется) Кто за меня скажет все эти слова? Пиар-директор?

Можно же поставить дело таким образом… Собрать команду людей, которые смогут выражать ваши мысли…

Я даже отказываюсь давать интервью по переписке. Пожалуй, если бы я хотела подменить себя, то это был бы удобный повод. Но я журналистам всегда отвечаю, что за них работу не сделаю. Собеседник важен, он вкладывает энергию. Я не знаю, что скажу в следующую секунду, у меня нет заготовок. Если сидеть, писать – будет потеряна естественность речи. Потом да, я могу что-то подредактировать, преобразовать, чтобы точнее выразить мысль. Когда разговор идет вдвоем – мы друг друга понимаем, кроме речи идет невербальный поток: жесты, интонации. Слова произносятся конкретно для этого человека, с учетом его понимания. Когда же речь записана, контекст теряется и возникают многозначности. Я даю прочитать текст друзьям – и если мне говорят, что какую-то фразу можно неверно истолковать, начинаю ее уточнять.
Кстати, очень многие скандалы в мире журналистики происходили именно из-за того, что фраза, сказанная здесь и сейчас, трактовалась слишком расширительно. Например, когда Битлз сказали, что стали популярнее, чем Христос – были демонстрации, запреты, угрозы, сожжение их пластинок… Очень много неприятностей. А на самом деле Леннон хотел сказать, что молодежь приходит на концерты охотнее, чем в церковь. Подобная история со знаменитой фразой Линды Евангелисты «Меньше, чем за десять тысяч долларов, я даже с постели не встану». Оказывается, она произнесла ее в частной телефонной беседе по совершенно определенному поводу, и вообще пошутила. А из этого раздули пузырь.

А вам не кажется, что если вдумчивый человек прочитает подобные слова в прессе, сам способен сделать скидку на контекст?

Как мы видим по этим скандалам, вдумчивость не свойственна массовому сознанию. Один человек поймет, но когда идет речь о больших цифрах, срабатывает всё чрезмерное, упрощенное, черно-белое… Карикатуры. Подробности читать многим неохота, зато какой получился хлесткий заголовок! Действуют именно выхваченные из контекста и часто поддельные, приписанные фразы – потому что именно они вызывают наибольший резонанс, особенно у не очень фильтрующих информацию людей. Люди в целом и общем  – как дети: слишком легко верят в то, что им вешают на уши. В частности, по телевизору. Хотя те, кто понимают, им день и ночь объясняют: «Вам врут, технология вранья вот такая и такая, смотрите внимательно…». Например, берут фотографию моргнувшего человека и говорят, что он был в доску пьян.
То же самое мы наблюдаем сейчас в ярком виде в истории с Украиной. Я не вижу никакой разницы между русскими и украинцами. Я много раз была на Украине, и каждый раз об этом думала. Я не вижу этой границы, для меня ее нет. И вдруг – раз! Как в детском саду – нарисовали мелком на асфальте границу, и кто слева – тот «фашист», кто справа – тот «наш». А у тех – наоборот. И вдруг весь детсад включается в войнушку. А те, кто не хочет в это играть – оказываются в странной реальности: все вокруг дерутся, прячутся по укрытиям, кидаются бомбочками из грязи. Ну включите головы! Работает пропаганда! Везде живут люди, и хорошие и плохие. В каждом народе имеется весь спектр – от баобаба до святого. 

Вопрос: кто заметней.

А у кого какой в глазу бинокль, тому тот и заметней. Кто-то придет в великолепный дворец и будет снимать урну. А кто-то придет на свалку и снимет бомжа так, что все увидят, что у него глаза как небо. Копни плохого человека – найдешь внутри заблудившегося, одураченного, травмированного, закомплексованного ребенка. Копни хорошего – увидишь, как много в этом позы, легкого вранья и изящной лакировки. Люди – сложные создания. Под разными углами разные. И как-то с годами мне хочется больше им прощать их многочисленные несовершенства за одно большое – потенциальную божественность. Хотя сейчас у меня доброе настроение, но часто я мизантроп – и тогда скажу совсем другие слова.

Ведение блогов отнимает очень много времени. С вашей стороны, это искреннее желание пообщаться с людьми, или всё же существует мысль создать некий образ?

Вы повторяете свой вопрос про интервью, только с другого бока. И опять на него тот же самый ответ. Мне нравится общение. Через другого человека беседа происходит и с собой. Понять какие-то вещи, сформулировать текущие мысли. Многие годы ведения блога в открытом виде: без никнейма, без маски и фильтров, когда, например, могут прийти с улицы и нахамить – дали довольно ценный опыт. Он очень многое помогает понять в людях, в том, как устроено их сознание. И, в том числе, в себе, поскольку я тоже обитатель человеческого сообщества, живу в равных условиях рождения, смерти, ранимости. Человечество можно сравнить с растущим кустом или деревом, а мы – листики на ветках. Или мы – пальцы на руке. Мы думаем, что все отдельно, а на самом деле – на одной руке. Единое существо, клетки организма. Интересный вопрос – как клетки нашего тела не передрались между собой, а научились взаимодействовать? А мы всё деремся.

А вы действительно в это верите? В то, что всё человечество – это общий организм?

А нет другого варианта.

Есть вариант «каждый сам за себя».

У Кастанеды есть такой эпизод: когда он учился в институте на антрополога, он устроился на подработку к психиатру, который преподавал у них на кафедре. У этого психиатра были целые шкафы с записями психоаналитических сессий с клиентами. И Карлос должен был выполнить такую работу: прослушать некоторые случайно выбранные бобины перед их уничтожением – чтобы собрать статистику, найти какие-то интересные моменты. Но вместо этого он начал их слушать все подряд. И вот это вызвало у него огромный мировоззренческий кризис. Он-то думал, что уникален. Со своими тайнами, проблемами, со своими какими-то закоулками темными, никому не рассказанными. И вдруг выясняется, что у всех и каждого – абсолютно то же. Как будто все эти голоса – его собственный голос, включая психиатра. Что «я» просто вырезано по лекалу. Пирожок из того же теста, формочкой отпечатанный. Там ещё смешной финал: этот его руководитель – спесивый, самоуверенный мужчина, вдруг однажды ворвался к нему в комнату ночью чтобы вывалить на него дикую истерику. Ну случилось с ним недоразумение, нелепая сексуальная неудача. И он так орал, так жаловался и возмущался поведением одной дамы, что весь флер успешного врача и невозмутимого ученого слетел. Он оказался ничем не лучше своих пациентов, его голос был одним из сотен точно таких же жалующихся голосов.

Да, но с точки зрения заядлого реалиста, это можно объяснить таким образом: есть чистая физика, одинаковые нейроны, которые в мозгу взаимодействуют и вызывают примерно похожие реакции в каждом человеческом организме.

Да, и я тоже реалист. Есть прагматическое знание, вроде того, как устроен автомобиль – если ты изучаешь его проводочки, штучки-железки-шланги, то будешь аккуратнее им управлять и умнее ремонтировать. Понимая его ограничения и принципы работы. А в автомобиле сидит, собственно, водитель. Этот водитель – о нем стоит поговорить отдельно. Насколько он является самостоятельной единицей? И это уже вопрос не такой простой и, возможно, он не одинаково решается в каждом конкретном случае. Потому что есть люди, которые еще не выделились в людей. Такие заготовки – как капли формируются из общего резервуара, а потом в него обратно вливаются. У них мысли несамостоятельные, поведение стадное или стайное, мнение всегда чужое – «все так делают», или «все так думают». Но есть люди, которые постепенно приобрели развитую индивидуальность и смогли ее сохранить. Мы возвращаемся не раз, начинаем с уровня, на котором оборвалась предыдущая игра. Всё равно приходится заново многое постигать. Учиться ходить, говорить. Тело – как новый скафандр для пилота, автомобиль, компьютер с изменившимся интерфейсом… (смеется). Зато то, что изучили одни люди, другие, как ни удивительно, осваивают быстрее. Информация не пропадает, она развивает общее поле. Так и получается, что кошки ловкие и грациозные, козы могут удерживаться на отвесных стенах, а люди умеют разговаривать и хорошо пользуются руками. Имеет смысл работать над собой, даже зная, что ты умрешь.

И после этого вы называете себя прагматиком?

Смотря что вкладывать в это понятие.

Хорошо, скажем «материалист» – материя первична.

Противопоставление «материя-сознание» за последние десятилетия потеряло острую актуальность не только среди материалистов, но и среди идеалистов. Все уже давно это поняли и более-менее признали на разных уровнях – и ученые, и церковь, разве что кроме самых упертых ретроградов и догматиков. Человечеству становится очевидно, что между материей и духом нет четкой границы. Что существует такой спектр состояний материи – от видимого до невидимого. Между ними плавный переход. Мы привыкли видимое и измеримое называть материей, а невидимое и неизмеримое – духом. На границе строения материи уже непонятно: то ли это волны, то ли частицы, они есть, или их нет. Притом, обнаружено, что на них воздействуют и мысль, и само присутствие исследователя. То, что мы называем духом – тоже разновидность материи, только куда более тонкая, и для нее действуют свои законы. То, что называем чудом – не иррациональное событие, а нечто, пока не умещающееся в парадигму познанного мира. Чудо тоже управляется своими законами. Как ни крути, приходим к тому, что существует нечто за пределами человеческого понимания, восприятия и измерения. Мы не видим радиоволны – но они есть. Мы не видим мысль, но она есть. Куда более странно было бы, если бы кроме познанного, больше ничего бы не было. Например, более высоких уровней сознания.

Вы не боитесь называть то, что вы делаете, искусством. А как бы вы вообще охарактеризовали понятие «искусство» – где грань между искусством и профанацией?

А еще: где грань между искусством и ремеслом? Это триединый вопрос. Тогда по-порядку. Между искусством и ремеслом. Искусство – это чудо, вот, как бы я его назвала. То, чего обыденное сознание не может вместить, то, что вырывает из плоскости, и очень явно намекает на те самые высшие миры, о которых мы только что размышляли. Чудо достигается разными способами, в частности, двумя: умением и прорывом. Хорошо, если одно плюс другое. Ремесло, умение, дает инструментарий для того, чтобы действовать. Человек, который «сделать хотел грозу, а получил козу», плохо владеет своим инструментарием. Но ремесло – еще и не необходимое, и не достаточное условие для чуда. Бывает, ремесло есть, а чуда нет. Получается поделка, банальность, конвейерная штамповка. И встречается другое: чудо есть, но совершенно непонятно, как человек его совершил. Прорыв, интуиция, а может, мы просто не знаем его инструментов. Скажем, он сам что-то такое изобрел, невиданное. Егор Летов – яркий пример. Консерваторий он не заканчивал, но чудо создал. Сам. Нарыл, вытащил, слепил из ничего – наколдовал. Но, несмотря на такие исключения, я считаю, что владение инструментом не мешает, а помогает творчеству. Хотя, имеется важный вопрос, особенно, про области, которые обросли цеховыми условностями и традициями: ты имеешь это или это имеет тебя? Еще раз, всегда спрашивайте себя: «я имею это или это имеет меня»? «Это» – что угодно: деньги, профессия, авторитет, прошлые достижения. Увы, встречаются люди с порушенной психикой, с искореженными творческими способностями, которых с детства мучили, заставляя, скажем, учить ноты или заниматься балетом. Это творчески парализованные люди, которые не могут расслабиться, не способны быть естественными, не умеют импровизировать, доверять своей интуиции, да и просто шалить. Они могут только по нотам сыграть или станцевать что велел хореограф. Будет добротно, но скучно и деревянно. Как сохранить спонтанность, независимость, цельность – это отдельный вопрос в теме обучения. Образование не должно уродовать ученика. С другой стороны, учение дает готовые решения, а незнание в сочетании с большими способностями и энергией может дать чудиков, которые изобретают что-то небанальное. Они задают дурацкие вопросы и лезут туда, куда никому не приходит в голову. Идут нехоженными тропами, хотя рядом накатанное шоссе. А там много интересного, оказывается. Профанация же – это когда чуда нет, но человек говорит, что оно есть. Мол, «ты сам дурак, если не понимаешь».

То есть он сам не верит?

Тут возникает следующий вопрос – он сумасшедший или обманщик? Видим: чуда нету. Нету объективно. Но! Настала пора задаться вопросом: а что такое объективность? Она для каждого своя, по росту сшита, ничего большего или меньшего не вмещает. А абсолютной объективности вообще не существует. Может, чудо есть, но оно такое маленькое, что для тебя это смехотворная банальность. А это настоящее чудо: например, песню человек первую в жизни написал – кривую, унылую, безграмотную и во все стороны вторичную. Но это событие для него, шаг в целый новый мир, это праздновать надо! И вот он с песней носится, всем ее суёт, а окружающие отворачиваются и в лучшем случае смеются. И, что обидно, его друганы тоже не понимают и хмыкают: нашел, чем гордиться: песня! Не кулак тяжелый, не пачка денег, не бутылка водки.
Но возможна ситуация, когда ты и впрямь дурак. Встречаешь нечто огромное, но не видишь и не понимаешь, потому что сам ростом и масштабом пока не вышел. У меня есть любимая частушка: «В филармонии была, слушала Бетховена, только время потеряла – страшная хреновина» (смеется). Иногда мы тоже в подобной роли. И это нормально: нужно себе дать право не всё понимать на свете.
Только на этом играют. Говорят: вот, извольте, чудо, я волшебник: выставил надутый полиэтиленовый мусорный пакет, а внутри сушеная сопля. Требую признания мировой общественности. И ты стоишь и оглядываешься в поисках экспертов. А не надо оглядываться! Просто себе сказать: единственный критерий – нравится или не нравится! Мне это – не нравится. Всё. Это – не чудо. Для меня, здесь и сейчас. Придет эксперт – и вдруг выяснится, что он считает это новым словом в искусстве. Ну, о’кей, пусть это чудо для него. Какая-то штука понравилась большому количеству людей, которых я уважаю и люблю, а мне – нет. Ну может, я и дурак.
Профанация же – это когда один только подкупленный эксперт говорит, что это круто, а все остальные говорят, что это сопля в полиэтилене. Тут главное – ни к чему пыжиться и делать вид, что что-то находишь в том, чего не понимаешь. Потому что как только появляется вранье, так и возникает сказка про голого короля.

А почему выражение «современное искусство» очень часто употребляется в кавычках?

Это как раз из-за профанаторов и подкупленных экспертов. Когда в огромном культурном поле находят какого-нибудь одного обманщика, то говорят: всё ваше современное искусство – сопля в полиэтилене. Но это же не так! Очень много разных людей много чего умеют. Уникальные, необычайные, сложные вещи в том числе. Есть еще критерий – я так могу или нет? Нужны годы подготовки, аскетизма, практики – или раз, плюнул? Вот надуть пакет и положить туда соплю я могу. Но не хочу.

Да, но тут вопрос первичности. Нарисовать черный квадрат, как Малевич, тоже все могут…

…А придумать его не могут. Или сыграть четыре минуты тридцать три секунды тишины. Заметьте: сколько народу они зацепили, как копья ломаются до сих пор! Притом, вокруг чистой абстракции! Значит, это сильные произведения. «Черный квадрат» или «4’33» – это хлопок одной ладони, инсайт. У подготовленного человека вызывает – Бум! – и понимание некой… пустотности мира. Интерес в том, что пустота тоже может быть объектом рассматривания. Кстати, есть целая система овладения вниманием, ведущая к неким сверхспособностям человека. Она начинается с того, что рассматриваешь не объект, а фон. Не главное, а неглавное. Что постоянно учишься замечать то, что вне обычного фокуса внимания. Деконцентрация. И если говорить об вышеупомянутых двух произведениях, то это гимны деконцентрации. А чему гимн «сопля в мусорном пакете», я не знаю. (смеется).

Ну там тоже концепция своя бывает, названия красивые придумываются, обычно.

Да уж – «Корпорация микро-обыденности», «Глядя на облака идиоматической осцилляции» например… Я могу таких много сочинить! Обращайтесь! (смеется).

Поговорим теперь о ваших концертах. Кто разрабатывает обычно сценические образы?

Для себя и для «KALIMBA» – я, а для музыкантов группы – они сами. Ну, то есть, у меня с ними просто есть договоренность, что они не будут надевать на сцену футболок с надписями, кроссовок, и что вообще покажут мне свои рубашки перед тем, как выйти в них на сцену (смеется).

Я была на вашем концерте, там были номера сразу нескольких театральных коллективов. Их номера разрабатывались под вашим руководством?

По-разному. Там была девушка с обручами, Саша Никонова – циркачка и жонглер. У нее свой цирковой номер, она, конечно, училась своему искусству много лет. А как именно она его подаст, каково будет настроение номера – мы думали вместе. Ещё у нас выступала танцовщица в стиле трайбл Стася Минашкина. Разумеется, я не ставила ее танец: трайбл – это ее умение, в нем она мастер, и сама меня поучить может. А вот образ мы обсуждали, и подробно. С помощью танца можно высказаться очень серьезно. Я рассказала, что «Амона Фе» – это холодная, безжалостная, хищная королева потустороннего, полная опасной, высокомерной красоты, такой вот… змеиной, ядовитой. А могла сказать, что она – секси-девушка, веселая, желающая понравиться. Могла решить, что она – страдающая одинокая женщина… И получился бы совсем другой номер.
Клоунский номер мы сочиняли вместе с театриком «Вагабонды». Процесс происходил совместно. Были костюмы и первоначальная задумка: два человека хотят обняться, но им мешает чемодан, всё время попадает между ними. Дальнейшую подробную партитуру – где это происходит, зачем и почему – мы вместе придумывали. Вернее, разворачивали из заданных предпосылок. Выяснилось, что эти двое прощаются навсегда, и в последний раз встретились на вокзале. Они настолько счастливы видеть друг друга, что забывают обо всем на свете, а потом вдруг с ужасом вспоминают, что стоят на вокзале, и сейчас пропадут друг для друга из виду навсегда… Я рассказываю, а у меня уже мурашки по коже и слезы на глазах… Получается, истории не сочиняешь, а они проявляются. Где-то в каком-то мире они существуют.

Ваши песни напоминают поток сознания, сюжет в них зачастую отсутствует. Когда вы сочиняете, вы пытаетесь транслировать мысль или передаете ощущение?

Начнем с того, что я ничего не пытаюсь от себя. Когда я пишу, я выступаю определенного рода медиумом, транслятором. То, что называется вдохновением – это некий мистический сеанс связи, рыбалка в небе. Но потом эта речь о вдохновении снова приводит к разговору о ремесле. Что дальше делать с сырым материалом? Разумеется, доводить до ума, оттачивать, шлифовать. Иногда стихи сразу получаются, иногда строчка не дописана, и надо понять, что там просится. Я выкладываю пазл из обрывков, которые приходят сами. Подобное и с мелодиями.
А вопрос, что именно я хочу сказать – он немножко другой. Практически всегда в песне или театральном образе я – это не лично я, а энергия мира хочет через меня говорить. Конечно, в это вплетены мои переживания: они дают кровь, силу, правдивость, подробности. Но вдохновение – это катализатор, который банальные человеческие чувства преобразовывает во что-то более высокое. И я иногда задумываюсь: переживания, которые мне жизнь подбрасывает, они вообще – зачем? Не затем ли, чтобы я написала потом эти песни? Люди их пропускают через себя, и таким образом интенсивнее проживают нашу общую человеческую жизнь. И вот новость: мы не должны реально умирать, чтобы умереть. Мы не должны болеть, чтобы испытать болезнь. Очень многое проживается в воображении и при сопереживании другому человеку. В том числе, в театре, литературе, танце. Мне кажется, что я за свою жизнь в творческом потоке прожила несколько жизней. Я стала нет, не умнее – мудрее. Поменьше стало вот этого вот максимализма, наивности, прямолинейности…

То есть испытания даются человеку, чтобы он что-то понял? И если человек сумеет это пропустить через себя…

… в игровой форме

… не подвергаясь настоящим испытаниям, то он будет от них избавлен?

Да. Но испытания всё равно настоящие. Если не переживешь в полную силу, то не зачтется. Жизнь – она нас обкатывает как гальку, но не столько тело, сколько дух. Тело – расходный материал, правда, очень ценный, которым нельзя разбрасываться. Прожить жизнь с максимальной эффективностью – это значит многое пережить и понять. И в этом смысле люди, занимающиеся театром всерьез, отличаются совершенно другим уровнем мудрости. Особенно те, которые не лезут в кадр – режиссеры, например… Когда я читаю их интервью или книги, я понимаю, что они пропустили через себя такой массив мира, вот этого всего – добра, зла, подлости, смерти, крови, любви, брошенности, несчастной любви, одиночества, победы.
Вообще, я чувствую, что сейчас заметная часть людей в мире уже находится на духовном уровне. Тех, кто хочет переживать события только на телесном уровне, уже меньше. То, что происходит с телом, часто связано с насилием и убийством. Заметьте, когда случается какая-то заваруха, у людей совершенно разная реакция – одни кидаются туда, а другие кидаются оттуда. Еще телесная вещь – секс, но уже ко многим приходит понимание, что любовь – это не столько телесное, сколько энергетическое и духовное событие. Кто себя ограничил только телесным, многое потерял, да почти все. Да, еда, тепло, движение – это очень здорово. Но очень большую часть наших ощущений занимают размышления, восприятие нематериальных ценностей – созерцание красоты, прослушивание музыки, интеллектуальные задачи. Моему папе 73 года – при этом всё, о чем он говорит и думает – это шахматы и математика. Благодаря этому его жизнь полна. Думаю, на следующих уровнях задачки поднимаются по сложности. И для человека духа смерть уже – не проблема в какой-то степени.

Возвращаясь к мысли о трансляции чего-то свыше – что превращается в ваши песни?

Ну это не всегда «свыше» – поспорю с этим словом. Бывает и свыше, но чаще это информация непосредственно из нашего слоя. Песня – далеко не всегда «божественное послание», которое я передаю телетайпом (смеется). Наш человеческий слой полон общих для множества людей энергий. Я пою песню влюбленной женщины, а получается, что она от лица многих влюбленных женщин. И они говорят: «как будто это я писала!». Я такую функцию выполняю (смеется). Влюбляюсь, плачу, тоскую и смеюсь точно так же, как и окружающие, просто могу об этом спеть.

Вам новое легко дается? Когда-то вы сказали, что публика часто ожидает на концертах старые, знакомые песни. А новые просто сложно воспринимать, потому что это определенная работа. А вот лично для вас новое – это тяжело? Легко оставлять старое, испытанное, знакомое?

Это естественный процесс для человека – вот он читает книгу, она для него новая. А потом ему хочется еще одну новую книгу прочитать (смеется). Есть какая-то скорость восприятия.

Ведь в новую книгу надо вчитаться – хотя бы пару страниц…

Ну да, я себя не ломаю, не насилую… Я не очень понимаю, что значит «новое» – оно каждый день новое. Просто воспринимается только такое новое, которое ты можешь съесть, не подавившись. Оно нормально усваивается, если идет в соответствии с твоим желанием. В человеке есть жажда нового, но есть и некое стремление зацепиться за старое.

Ну а если сделать перевертыш – вот вы пришли на концерт уважаемого вами исполнителя. Вам бы что хотелось – услышать новые песни или то, что вам уже нравится и знакомо?

Безусловно, новое. Старое я не вижу смысла повторять – это как ту же самую книгу читать еще раз. Хотя именно в музыке процесс познания произведения часто бывает более долгим. Вот пока мелодия нравится, удивляет, гипнотизирует, радует – она для тебя работает, и ты в ней еще не все «прочитал». Если говорить о массовой музыке, мне давно кажется, что общественное сознание заселяют даже не мелодии, а набор гармонических последовательностей. Люди встречают в новой песне старые знакомые аккорды и очень радуются. Но, по сути, это не новая песня, а старая, только другим боком. Массово-известные песни устроены очень похоже между собой. И мои не исключение. Если я сочиняю что-то чуть более изысканное и сложное, оно куда менее популярно, чем простой крест из четырех аккордов или треугольник из трех.

И напоследок, назовите вашу любимую песню – можете вы выделить что-то? Скажем, на сегодняшний день. Потому что сложно говорить обо всем сразу.

Невозможно выделить. Ну вот у вас какое платье любимое? А вы в ответ спросите: а какая погода? (смеется) А куда я иду? И если у вас сто платьев, или четыреста, как у меня песен – вы скажете: да мне и это дорого, и это! Новое надену потому, что новое. А вот это, выцветшее, специально оставлю для того, чтобы в нем на тренировке пожонглировать. Или штаны старые, уютные – в них отлично красить забор (смеется).
В общем, нет ответа. Дорого все, что недавно написано. С другой стороны, бывает возвращаешься к какой-то песне, и она радует. Это каждый раз сиюминутное ощущение.
Мы сидели в парке на лавочке. Был конец мая, пели птицы – их голоса отчетливо слышны на диктофонной записи. К нашей лавочке начал подтягиваться народ – у Ольги и ее подруг было запланировано занятие с хулахупом. Приехала та самая циркачка Саша, которая выступала на концерте – с комплектом обручей в чехле, и мне предложили присоединиться. Солнечная лужайка в обычном городском парке, любопытные взгляды спешащих прохожих, постоянно выпадающий из моих неопытных рук обруч… И это воспоминание всплывает в памяти прекрасной точкой нашего разговора – неожиданная новая грань в этом свободном мире непознанного человека.

Беседовала: Лола Левова
Фото: Лола Левова

Метка Интервью, музыка

[fb-like-button]