Между хорошим читателем и хорошим писателем

24 мая поклонники творчества Иосифа Бродского отпраздновали его день рождения, ну, а мы встретились с его учеником, Кристофером Меррилом. Говорили о Бродском, о литературе, писательстве, искусстве, творчестве… Крис Меррил — современный американский поэт, журналист, переводчик, бывший военный корреспондент в Югославии, руководитель Международной писательской программы при Айовском университете (ведущей писательской школы США). Автор шести сборников поэзии, лауреат Премии Лавана Академии Американских поэтов. Награжден званием Кавалера французского ордена искусств и литературы. Является культурным дипломатом – в том числе в зонах военных конфликтов.
В Россию Крис приехал всего на пару дней, чтобы выступить с лекцией. В общем, время было ограничено, а тем предостаточно.

Не секрет, что отношение к литературе в разных странах и культурах разное. Как бы вы охарактеризовали современный книжный рынок в Америке? В чем, на ваш взгляд, его главные отличия от российского литературного рынка?

В Америке практически у каждого меньшинства, у любого сообщества в Америке есть свои писатели и своя аудитория: ежегодно публикуется около двух тысяч книг. У нас есть большие и малые издательства, издательства при университетах, независимые издательства. Поэтому каждый автор может найти свою нишу. К сожалению, писательство не является надежным источником дохода, поэтому обычно писатели занимаются и другой деятельностью, многие преподают.

Из русской литературы я знаю в основном тех писателей, которые «добрались»  до международного рынка. Средний американский читатель хорошо знает такие имена, как Достоевский, Толстой, Чехов, Мандельштам, Ахматова, Цветаева, и, возможно, Солженицын и Бродский. Современные русские писатели в основном печатаются в небольших издательствах. Только недавно Америка открыла для себя Даниила Хармса и была поражена. Сейчас он очень популярен.

Отдельно надо сказать о Бродском, ведь он получил звание Поэта-лауреата, стал национальным поэтом.  Американская культура, в отличие от русской, всегда оставляла поэзию на периферии, Бродский же как Поэт-лауреат был очень активен: он хотел ввести поэзию в самый центр американской жизни. Например, чтобы поэтическую антологию можно было купить прямо в супермаркете, или чтобы в отеле в ящичке прикроватного столика рядом с Библией лежал бы и томик стихов. Многие прониклись этой идеей, но ничего не вышло.

А как же Набоков? Он ведь, как и Бродский, был гражданином США, преподавал, писал… Или волны эмигрантской литературы: Довлатов, например, именно в Америке завоевал наибольшую популярность. Как относятся к этим писателям?

Конечно, Владимир Набоков был очень важным элементом американской литературы. Он оказал большое влияние на многих писателей, особенно с языковой, стилистической точки зрения. Яркий пример – Джон Апдайк. Да и другие писатели, особенно чувствительные к языку, часто пишут в присущей Набокову манере: широкие предложения, акцент на языковой подвижности, когда фразу не излагают, а  как бы плетут, вышивают.

В российском общественном сознании образ писателя прочно связан с фигурой непризнанного гения, борца за свободу, противостоящего государству, власти, обществу, несправедливости, непонятого и непризнанного людьми, но – творящего великую литературу. Насколько такой концепт соотносится с образом американского писателя? Какое представление о писателе характерно для американского читателя?

Ну, здесь стоит разграничить образ писателя и поэта. Надо сказать, что если у русскоязычного читателя есть к этому какое-то отношение (непризнанный гений), то  средний американец обычно вообще не задумывается об образе поэта. Такие великие поэты, как Уолт Уитмен или Эмили Дикинсон, будут интересны только литературоведам или хорошо образованным людям. Однако если говорить о типичном представлении, которое имеется в обществе о писателе, то наиболее близка к нему фигура Хемингуэя. Писатель-путешественник, покинувший дом, описывающий своей опыт, повидавший мир и войну… Нередко по возвращении домой он вышибает себе мозги.

Если задать людям на улице вопрос, кто такой популярный писатель, то большинство, скорее всего, приведет в пример Дэна Брауна. В массовом сознании образ писателя прочно связан с журналистикой, публицистами. Нередко колонка в журнале превращается в книгу, а потом автор рассказывает о ней на телевидении, выступает гостем или спикером на различных шоу. И все же, строго говоря, это не совсем писатели. Вместе с тем, у нас есть тысячи и тысячи действующих (если можно так сказать) писателей, но они связаны не с популярным общественно-политическим дискурсом, а скорее с литературным. А он, как вы понимаете, расположен совсем в другом пространстве, нежели социальные вопросы. Поэтому писатели у нас, в отличие от европейской традиции, чаще всего удалены, они не находятся в центре общественно-политического сознания.

К вопросу о непонятом и непризнанном гении. Хочу рассказать одну историю. Как-то раз Бродский вошел в класс со словами: «Ну, студенты, сейчас я поведаю вам секрет, как стать великим поэтом!». Все затаили дыхание. И тут он торжественно провозгласил: «Надо стать гомосексуалистом!». Как раз в тот год журнал «Космополитан» назвал Бродского «одним из самых привлекательных мужчин в мире». Женщины ходили за ним буквально повсюду, да он и сам любил женщин. Но то, пояснение, что он дал, было не менее убедительным. Кавафис, которого мы в тот момент читали, действительно был гомосексуалистом. Соответственно, это переместило его на периферию общества, заставляло его чувствовать себя аутсайдером, отщепенцем. И эта позиция «вне» дала ему возможность увидеть общество и жизнь. Чувство неприятности, одиночества  очень важно для художника. Бродский и сам был таким неприкаянным, где бы он ни находился. В СССР он был еврей, в государстве поэт-тунеядец, в Америке – русскоговорящий. Но Бродский, как и Кавафис, сумел превратить положение непонятого и неприкаянного в своё преимущество.

А с какими американскими авторами вы бы порекомендовали познакомиться российскому читателю?

Из поэтов я бы порекомендовал почитать У.С. Мёрвина, Джона Эшбери, Эдриана Рич, Клодию Рэнкин, Ричарда Уилбера. Из писателей, думаю, это будут Джонотан Френзен, Дэйв Эггерс, Эллис Адамс. Еще, пожалуй, Энтони Мара, он не так давно приезжал в Россию. У нас есть много интересных писателей, прошедших войну в Афганистане, в Ираке. Например, Эллиот Эккерман, написавший замечательный роман Green on Blue. В книге описывается, как афганские солдаты повернули оружие против американцев и почему это происходит.

Конечно, это далеко не полный список. Я привел имена нескольких современных авторов, но если мы отступим на поколение назад, то это я бы посоветовал Тима О’Брайена. Он написал серию книг о Вьетнамской войне, она была значимым событием в американской истории, культуре. Мэрлин Робинсон, любимая писательница Барака Обамы. Книжный обозреватель The New York Review of Books опубликовал двусторонне интервью Мерлин Робинсон с Обамой, где Обама, скорее спрашивал, чем отвечал.

Интересно, что вы сейчас назвали, большей частью, незнакомых нам авторов, а не классиков, вроде Фолкнера, Марка Твена, Драйзера, Э.А. По или даже Хемингуэя. В то же время,  в Америке, насколько я поняла с ваших слов, бытует точно такая же ситуация: американцы любят и читают русскую классику, но мало кто знает современных авторов. Как вы считаете, почему же и те, и другие ориентируются уже на сформировавшуюся читательскую традицию? Может быть, это общечеловеческое свойство?

Мне кажется, что во многом так сложилось из-за переводческих неясностей, по крайней мере, в Америке. Сейчас выходят новые переводы Чехова, Достоевского, Гоголя, и мы можем вдруг совершенно по-новому взглянуть на их произведения. Такого Чехова мы не знали, хотя это классика и, казалось бы, признанные шедевры. Русская литература для американцев все же тесно связана с классикой, но если говорить о южно-африканских авторах, то это будут современные писатели. Надин Гордимер, к примеру. Они очень хорошо пишут, но они также пишут уже по-английски, имеют доступ к американским издательствам напрямую, являются частью общего разговора. Огромную роль в том, найдет книга путь к сердцам зарубежных читателей или нет, играет талант переводчика.

Сейчас будет длинный вопрос. В одном из своих интервью вы заметили, что «задача поэта не только превозносить своих предшественников, но и пытаться осмыслить, в чем именно состоит величие написанного ими». Это очень схоже с постмодернистским подходом, по сути своей научным. Все уже создано, все написано, а нам остается лишь ссылаться на предшествующих корифеев, цитировать их, играть со смыслами… Но это порождает тот самый кризис культуры и искусства, о котором сейчас все твердят. Остается ли в таком случае пространство для чего-то аутентичного, оригинально нового или кто-то уже сделал все до тебя?

Безусловно, остается. Но мы также нуждаемся и в базе, некоторой укорененности в литературной традиции, ведь писательство – в каком-то смысле служение. На самом деле, часто «идти вперед» значит «оглядываться назад». Другой способ идти вперед – заявить свои права на новую территорию, присвоить ее. Как это применимо к литературе? Допустим, взять какой-то популярный, развлекательный жанр и превратить его литературу. Потрясающий пример – британский автор Джон Ле Карре, сделавший шпионский роман литературой.

Что же о кризисе, то кризис есть всегда. В то время как скорбящие критики сообщают нам, что американский роман умер, настоящие живые писатели и поэты изобретают потрясающие вещи, тем самым показывая, что и роман, и стиль, и поэзия, и сам стих – вполне себе живы и здоровы, и умирать не собираются. Давайте признаем, мир все время стоит на краю гибели (смеется).

Тогда обратимся к великому наследию. В одной из статей о писательском труде Томас Манн написал: «Нам кажется, что мы выражаем только себя, говорим только о себе, и вот оказывается, что из глубокой связи, из инстинктивной общности с окружающим, мы создали нечто сверхличное. Вот это сверхличное и есть лучшее, что содержится в нашем творчестве». Что вы думаете по этому поводу?

Знаете, это самый поразительный парадокс литературы. Наиболее личный, индивидуальный опыт одного конкретного человека вдруг приобретает универсальные качества. Как это происходит, никто не понимает. Возьмем Фолкнера. Он описал жизнь маленького некому не интересного городка на реке Миссисипи, и тем затронул сердце Маркеса. И в этом проявляется красота воображения: что-то маленькое, но ярко описанное, становится большим в голове читателя.

Выходит, в литературе нельзя разграничить большие и маленькие темы: это социально-значимые темы – а это интересно только какому-то отдельному человеку? А какова же тогда степень интроспекции в литературе? Или литература и есть интроспекция?

Я могу говорить о себе. Для меня эта степень варьируется от произведения к произведению. Я сейчас вспомнил слова моего друга Рона Карлоса: «Я всегда пишу о своем личном опыте, независимо от того, было это со мной или нет».  Так и со мной. Каждое писательское решение, отбор слова и ракурса наполнен моим воображением и моим собственным взглядом на мир. Задача писателя осознавать это пространство, чувствовать момент перехода в него. Потому что именно там происходит главная работа.

---

---

А какой он, профессиональный писатель? Основные признаки, характеристики приоритеты, формы взаимодействия, среда обитания?

Прежде всего, он хороший читатель. Интерес к книгам обозначает определенный талант к письму. Второе – это подготовка. Путем собственных проб и ошибок писатель изучает свое ремесло, технику. Помимо этого, он приобретает и практикует ППП: полезные писательские привычки. Например, писать и читать каждый день, при этом читать, как писатель: вычленять и брать то, что тебе может понадобиться в твоем собственном творчестве. Третье – он мужественный. В том смысле, что в своем деле он заходит максимально далеко, прекрасно понимая, что может и неудачу потерпеть. Как сказал Беккет: «Если ты проиграл один раз, второй раз проиграй еще лучше» (Ever tried? Ever failed? No matter, try again, fail again, fail better). И, наконец, для писателя важно быть смиренным. Под смирением я понимаю открытость миру и тому, что происходит по твоей воле и помимо твоей воли. Не быть моралистом, а уметь пропускать события через себя.

А что значит быть «хорошим читателем»?

Хороший читатель – это тот, кто сдается тексту, пропускает его через себя. Кольридж называл это «добровольным подвешиванием недоверия». Конечно, поначалу ты читаешь для удовольствия, но как писатель ты всегда внимателен не только к содержанию, но и к технике. Знаете, когда я читаю, я смотрю тут и там: а могу ли я «умыкнуть» этот приемчик? (смеется) Так что, писательство неотделимо от воровства (снова смеется). А с другой стороны, когда я пишу, я открываюсь полностью, точно также предоставляя возможность другим читать мои тексты.

Получается, это такой диалог, взаимообмен?

Именно. И не только с другими писателями, но и с миром. Если ты пишешь, то ты всегда внимателен к деталям, материал повсюду. Скажем, сейчас пока мы с вами беседуем, я наблюдаю за теми тремя мужчинами. Они пьют пиво, разговаривают. Один из них лысый, у другого седые волосы, а у третьего – борода. И самое интересное – у их разговора есть определенный ритм, определенная окраска. Я не слышу слов, но мне интересно наблюдать за их разговором. Как актер, подмечающий жесты, чтобы использовать их в своей работе, писатель отмечает фрагменты действительности, чтобы потом воссоздать их в своих произведениях. Это работает и при просмотре фильма: ты подмечаешь ракурс, крупный план, звуковое сопровождение… Писательство – это непрерывный процесс самообучения. Это одно из ключевых положений нашей писательской программы.

Но как же тогда быть с профессиональной этикой ведь как наблюдатель писатель вторгается в чужую частную жизнь?

Как писатель я стремлюсь быть честным: мне хочется обрисовать своих героев как можно более полно, ярко и реалистично. Мой друг однажды задался целью написать рассказ о петушиных боях, а они в Америке нелегальны. Как частное лицо он против петушиных боев. Но как писатель он пошел туда, чтобы увидеть этих людей и в своих произведениях позволить раскрыться им самим. Речь не идет о том, чтобы судить кого-то – лишь позволить им показать себя. Читатель сам будет делать свой вывод. Но задача писателя на страницах произведения позволить персонажам быть настоящими. То же самое делал Чехов, причем очень экономно с языковой точки зрения.

А все-таки, где главная драма писателя: в книге или в жизни?

Драма повсюду! (улыбается)

Беседовала Полина Горбачева
Фото: Ram Devineni, Посольство США/Урал

Метка Интервью, книги, Кристофер Меррилл

[fb-like-button]