Редко сегодня в России бывает, чтобы писатель, работающий в «пограничных» жанрах был бы у всех на устах. Роман Богословский разрушает стереотипы, доказывая, что литератор может и должен выходить к широким массам, как это было в начале ХХ века. Богословский считает, что «писатель сегодня – лицо политическое и социальное. Так и должно быть. Альтернатива блесткам и песням про «я хочу от тебя сына» должна существовать. И не просто существовать – а звучать, перебивая ее своим кашлем».
Роман, тебе самому какая литература больше по душе – зарубежная или русская?
Чтобы наиболее полно оценить зарубежную литературу, необходимо знать языки. Я, к сожалению, только учусь этому, а посему могу сказать, что мне нравится зарубежная литература, которая, не смотря на «трудности перевода», ярко манифестирует свою надъязыковую действительность. Чем гениальнее произведение, тем меньше трудностей с его пересказом на другом языке – это Кафка, Генри Миллер, Оруэлл, Мирча Элиаде. Никакой системы в чтении зарубежной литературы у меня нет, и новинки я тоже не отслеживаю. Уверен, то, что попадает в руки само, это мне по-настоящему нужно. С русской литературой дело обстоит примерно так же. Мне нравится все яркое, выходящее за рамки понимания, все нестандартное, все нестыкующееся с действительностью, все как бы неправильное. Я как-то зашел в поликлинику, а там, среди кроссвордов и пособий для огородников, лежала книга Романа Сенчина. В нашей удивительной стране такое возможно. Но лучше было бы, чтобы книга Сенчина стояла в центре лотка, а все остальное прилагалось бы к ней в качестве закладок.
Скажи, в чем, по-твоему, разница между литераторами девяностых и поколением «новых реалистов»?
Я уже много говорил – и скажу еще раз: никаких «новых реалистов» не существует. Просто в начале «нулевых» в России вызрело поколение писателей, которые решили, что забвение всего, что происходило до расстрела парламента – оно наигранное, фантомное и пропагандистское. Те, кого вы называете «новыми реалистами» — это просто искренние люди, умеющие, к тому же, ярко и глубоко излагать свои идеи и мысли. Это литературное движение объединяется по принципу ответственности за все, что происходит вокруг, а не по формальному цеховому признаку. Что касается литераторов девяностых, мне трудно говорить. Я еще ребенком был, когда они являли свою силу и славу. Среди них есть много интересных людей, о некоторых из них я даже написал повесть. Но, думаю, отвечать за написанное никто из них не собирается. Хотя – откуда мне знать, кто я такой по сравнению с ними. Но скрытую суть твоего вопроса я понял – нет, я не конформист и не перебежчик, я люблю всех одинаковой любовью, и каждого за свое.
А что за странная история была у тебя с Бари Алибасовым? Я понимаю, ты теперь совсем в другой сфере, по-другому мыслишь, но… «наши павшие, как часовые»…
В этой истории не было ничего странного. Барии Алибасов – обычный плут, вот и все. Человек, который не отвечает за свои слова и действия. Обмануть восемнадцатилетнего подростка – легко. Подросток-то не понимает, что именитый продюсер просто заказывает себе очередную статью в газете с желтым душком, и вовсе не собирается выполнять свои обещания. В то время, когда он нас «отобрал», не было даже никаких намеков на «Фабрику звезд» и прочую хрень. Мы были первыми, но, слава Богу, не срослось. Сейчас я этому очень рад. Обращусь, растрогавшись, через ваш портал: «Спасибо тебе, Бари Каримович, что кинул нас!» Это без иронии.
Ты первый и пока единственный биограф группы «Агата Кристи». Сегодня телеэфир пестрит – скандал, брат подал на брата в суд, брат не выплатил брату деньги. Ты сам-то что думаешь по этому поводу?
Я не единственный. Совсем недавно вышла книга первого барабанщика «Агаты» Петра Мая. Но она, понятно, только о том периоде, когда Петр был участником группы. Что касается скандала, я верю в правоту Вадима Самойлова. К сожалению, его младший брат Глеб пребывает в каком-то коматозном состоянии в течение нескольких последних лет. Он просто убивает себя. И естественно, многомиллионную сумму ему доверить просто нельзя. И Вадим это понимает. Глебу необходимо основательно подлечиться, иначе его болезнь зайдет слишком далеко. Я большой и давний поклонник «Агаты Кристи» и люблю братьев одинаково, но на последнем «ностальгическом» концерте в Олимпийском Глеб элементарно забывал слова песен. Это никуда не годится. Тебя пришли слушать 25 000 человек, а ты забываешь слова… Так за что платить-то?
Роман, как ты относишься к тому, что некогда дружившие писатели сорятся по политическим основаниям?
Плохо отношусь. Политические основания могут играть роль только в пьяной драке. В любом другом случае – это всегда договор: я хожу в начищенных ботинках по кабинетам вот этой партии, а ты ходишь в тельняшке по кабинетам вот той, но оба мы понимаем, зачем каждый из нас это делает. И когда мы встречаемся в лесу у костра, мы уже не в тельняшке и не в ботинках, а плечо к плечу. И вот когда эти элементарнейшие правила этикета литераторами прекращают соблюдаться, из этого рождаются такие чудовища, что ни одно заклинание не может отправить их обратно в ад. Хуже того, что каждый понимает свою роль, знает ее досконально, да еще и репетирует по ходу пьесы.
Как ты относишься к «Письмам из Донбасса» Прилепина?
Это важная работа. Посмотрите на фотографии Хемингуэя его военного периода. Прилепин по духу на него очень похож. И след оставит похожий, я так думаю. Захар писал мне совсем недавно, цитируя Библию, помнишь, то место где о преступной теплохладности говорится: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откровение 3:15-16). Захар не терпит толерантного центризма. Он предельно радикален в том смысле, что всецело отдал себя на служение социал-патриотической идее. Даже не идее – а способу действий. Он много за это терпит, но не отступает. И даже если он в чем-то не прав, за стойкость и волю его стоит уважать. Определенно, это новый тип человека и писателя. В его лице мы имеем дело с чем-то очень большим и до конца пока непонятным.
А какие произведения Прилепина тебя более всего зацепили?
«Обитель», наверное. Большой во всех смыслах роман – страшный, надрывный, гениальный. «Санькя», само собой очень впечатлил. Частично «Черная обезьяна», частично рассказы разных лет. «Восьмерка» прекрасна. «Патологии» нравятся чуть меньше, так как я не милитаризированный человек, но, тем не менее, оценить могу. Написано замечательно.
А какая литература тебя вдохновляет? Не просто нравится, а именно меняет что-то в тебе, заставляет жить?
Пример из последнего: я не большой поклонник Григория Чхартишвили, но вот попала мне в руки его книга «Писатель и самоубийство», в которой раскрывается тема суицида среди литераторов. Казалось бы – пограничная, жуткая тема, но меня книга чрезвычайно вдохновила. Как-то от обратного сработала. И в целом эта тенденция всегда была в моей жизни: какие-то депрессивные произведения типа «Тошноты» Сартра или «И узре ослица ангела Божия» Ника Кейва во мне вызывали самые радужные эмоции.
Беседовал Олег Второй
Фото: из архива героя
Поделиться:
Еще на эту тему
-
Прекрасна и неутомима
Елена Янге: Возраста нет, настоящую жизнь дарят мысли и чувства
-
«Не всегда хорошо там, где нас нет…»
В эксклюзивном интервью две сестры-писательницы рассказали, как решали конфликты во время работы, за какими мужчинами сейчас охотятся женщины и о том, как выглядит идеальная жизнь на самом деле.
-
Ах Астахова: сердце, которое не бывает пустым
Стихи Ирины – лишь страницы ее поэтического дневника. Поэтому мы говорили о любви, верности, свободе, саморазвитии, стихах, ритмах, музыке и немного о Бродском. Обо всем, что волнует и саму Ирину, и большинство из нас
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.