Красный кирпич Евгения Монахова

 

С тех пор он вырос – спортивный мир потерял в его лице талантливого футбольного вратаря, а мир биологии не дождался подающего надежды замечательного исследователя. Но зато Женя написал много картин, в которых красный цвет он всегда передает с особым чувством, в то же время утверждая, что в этом цвете он себя ограничивает, иначе «там было бы много чего красного».

«Красный цвет люди покупают хуже, чем синий. Синий – более коммерческий, а красный люди боятся», – сетует успешный и известный не в России художник Евгений Монахов.

Не привыкли, отвыкли или устали от активного красного, хотя всегда у нас его любили, и даже главная площадь у нас Красная. Не знаю. Но только чувственный красный у Монахова восхитительный!

Мы встретились с ним на выставке его работ в галерее G8, чтобы поговорить о творчестве, времени и о том, что нужно художнику для счастья.

Евгений, почему G8?

Хозяева галереи мои давние знакомые. Я много выставлялся за рубежом, а в России меня никто не знал. Здесь были проданы лишь две-три мои картины в частном порядке. Одна из них – как раз в коллекцию хозяев галереи G8, чем я горд.

А что это за история с французской галереей?

Из-за картины «Птицы». Я работаю так: делаю эскизы, отправляю в галереи, галеристы мне сообщают, какие из них им нравятся больше, я пишу по ним. Так произошло и с французской галереей. Я отослал им несколько эскизов и фотографию готовой работы «Птицы».

В ответ получил большое письмо от владельца: «Твои работы – для музеев, а не для банкиров, потенциальных покупателей. Ни один банкир не купит картину с изображением прислуги».

Мне стало обидно: я же в Советском Союзе родился, где было равенство людей. Картина вообще не про прислугу, а о том, как прекрасные женщины вытирают посуду.

Ну и что, подумал я, если клиенты французской галереи никогда не будут готовы подобное купить – значит, не буду такие картины им посылать. И продолжал писать дальше все, что задумал. Ко времени, когда ко мне обратился владелец галереи G8 c предложением выставиться у него, у меня накопилось определенное количество работ. И вот я здесь!

По вашим картинам видно, как вы тепло и бережно относитесь к образу женщины, как мастерски работаете с изображением драпировок, фактуры ткани, формой и пропорциями костюма. Благодаря вашему активному красному получаются смелые актуальные образы, почти fashion-иллюстрации, и вместе с тем это картины о вечном. Вы следите за модными тенденциями?

В моде и одежде я профан. У меня есть подруга, которая помогает выбрать одежду. Мне лично неважно, что надевать, главное, чтобы было чис­то и отглажено.

Например, у девушки на картине «Пианистка» изначально была совсем другая юбка, в которой, собственно, и позировала модель. На что моя советчица Лена сказала: «Пожалуйста, убери эту юбку, она ужасна! Разве ты не видишь, что на ней даже рисунок не стыкуется, потому что она плохо сшита?»

Ваша помощница стилист или модельер?

Она художник. Просто девушки лучше разбираются в таких вещах. К тому же Лена хорошо шьет. Именно она выбирает платья для моих моделей.

Блондинка, что смотрит в окно на картине «Птицы», – это она.

В моих работах везде реальные люди. С кем встречаюсь, с кем общаюсь, с кем дружу – того и пишу.

То есть герои ваших картин – наши соотечественники и современники?

Ну да. Причем не приукрашенные, обычные люди. Иногда картина получается совершенно случайно. Часто сюжет придумывается под конкретную девушку. Больше всего я люблю в позировании, когда девушка в процессе может сама придумать сюжет для картины. А что-то идет от конкретных событий в жизни. Например, в «Коротких встречах» написано то, что было. Но нужно понимать степень условности и художественной составляющей этих сюжетов. Как у Жака Бреля: он всегда пел про несчастную любовь, в то время как в реальной жизни был очень востребован и не страдал от женского невнимания. Любые художественные произведения, хоть и идут от жизни, прямым ее отражением все же не являются.

Расскажите о вашем образовании?

После 10-го класса я поступил в Мос­ковское художественное училище памяти 1905 года. Это было в 1991-м, как раз во время путча. Помню, сразу почувствовал себя настоящим художником, поехал и купил станковый мольберт и вез его на метро через мост у станции «Коломенская». А рядом с мостом стояли танки.

В училище мне повезло с учителями. Я учился у Михаила Кугача. Потом поступил в Суриковский институт, где мне опять повезло с наставниками. Я успел «захватить» двух самых классных «дедов»: Александра Фомкина (он преподавал живопись) и Евгения Трошева, который давал рисунок. Это были мегадеды! Во время учебы я работал в жанре натюрморта и пейзажа. Но после того как окончил институт, перешел на изображение людей. Эта тема меня всегда интересовала больше.

Тогда в России не особо любили портреты. У нас предпочитали покупать пейзажи и натюрморты в отличие от западных галерей, которые сразу оценили нескольких ребят, в том числе и меня. Я не успел окончить институт, как стал работать в штатовской галерее.

Как же они вас нашли?

У нас была небольшая группа молодых художников. Мы сделали пару выставок в Москве, сняв на свои деньги какие-то залы и выпустив буклеты самостоятельно. Это было в 1999 году. С того момента я начал активно выставляться. И как раз тогда приехали штатовские галерейщики выбирать себе художников. Выбрали меня.

Евгений, вы счастливый человек? Родились в Москве, имели прекрасные шансы для проявления своих талантов и возможности для самореализации…

Все плохое забывается, все хорошее помнится. Были и трудные моменты, конечно. Часто действовал по наитию, все приходилось делать впервые, новая творческая деятельность давалась тяжело, ведь старый советский опыт не только не подходил, но на тот момент и изживал себя. Часто нас, молодых энтузиастов, откровенно «посылали», заявляя, что реалистическое искусство мертво и изжило себя.

Впору было опустить руки и сменить профессию. Складывалось ощущение полной безнадеги, потому что нам сотни раз «впаривали»: «Вы не нужны, не нужны, не нужны». Сейчас те досадные моменты вспоминаются с улыбкой.

И лишь когда нас «зацепили штаты», дело пошло. Самая классная зарубежная галерея, с которой я работал, была на юге США в Санта-Фе. Ее создала наша соотечественница из Петербурга Татьяна Андреева. Она приехала в Москву, чтобы найти и пригласить художников для фестиваля «Русское лето в Санта-Фе». Как оказалось, юг США – это настоящий центр культуры.

На 60 000 населения Санта-Фе имеется своя опера, построенная рядом с городом в пустыне, с серьезным репертуаром и составом из европейских артистов. В этом же городке – 250 художественных галерей. И большинство из них – на одной улице.

Как, по-вашему, пошла ли волна возврата интереса к классическому и реалистическому искусству в мире, перенасыщенном искусством современным?

В Европе, особенно в Италии, от классического искусства устали, они в нем постоянно живут. А в Америке, что бы о ней у нас ни говорили, очень сильный, крепкий уровень «реализма». Там мужики-деды, в 70–80 лет еще активно пишущие, рассказывали, что в молодости было тяжело: им, как и нам когда-то, говорили, что такое искусство никому не нужно, что это все отжившее и старое, и они зарабатывали по большей части тем, что делали рисованные обложки и иллюстрации для журналов. Картины же все равно писали и у себя складировали. После чего решили, что надо как-то пробиваться наверх, что им нужны свои галереи, свои журналы, свои критики. В общем, нужно все создавать самим. И сейчас они успешные, с шикарными домами и мастерскими, участками и прочими благами.

Почему же вы там не остались?

Не захотел. Хотя вопрос вставал несколько раз. По поводу отъезда самый серьезный разговор был с французами, которым не понравились «Птицы». Это очень крупная коммерчески успешная сеть галерей во Франции и в США, доставшаяся нынешнему хозяину от деда с коллекцией работ Дали, Миро и прочих художников, которых хоть по картинке в год продавай и живи спокойно. Такая нормальная западная галерея с долгой историей и перспективой роста, но жутко коммерческая. Так вот, хозяин галереи активно предлагал мне переезжать жить во Францию. 

Обещал устроить вид на жительство, помочь с мастерской – все что пожелаю! И у него это было как пункт в торговле. Но я не хочу жить во Франции! Как раз общение с французами и убило напрочь во мне традиционное для россиян обожание этой страны. Мне больше всего понравилось в Испании и в Ирландии. Но ирландский климат для художника – это смерть: дождь и темнота не дают заниматься живописью при естественном освещении.

А люди в Ирландии классные. Бери и пиши их. Конкуренции – никакой, потому что местные художники слабоваты, конечно. Ирландия – маленькая деревня. Нравы простые. Идешь по улице, окна не занавешены, куча картин у каждого в доме, и все – реализм, реализм, реализм.

Но на «постоянку» не тянет! Месяц – предельная граница, когда уже начинает тянуть обратно: к семье, друзьям, девушке.

Но девушку можно забрать с собой…

А модели? Мой друг, который живет в Италии, как-то спрашивает меня: «Как у вас с моделями, легко»?

Я ему отвечаю, вообще никаких проб­лем! Люди здесь легче на подъем. На обнаженку-то достаточно желающих, не говоря уже об одетой модели и тем более портрете. С удовольствием идут, почему не попробовать?

А там все очень коммерциали­зированно. Это одна из причин, почему я не хочу там жить.

Мы с приятелями, которые, как и я, продают свои работы на Запад, шутим по этому поводу, что мы какие-то неправильные олигархи, в отличие от «правильных», у которых бизнес здесь, а живут они там. Мы живем здесь, а бизнес у нас – там.

Что для вас красота?

Любое простое действие, которое делает человек, – прекрасно. В любой мелкой штуке можно и нужно найти красоту, которую стоит поднять до такого уровня, чтобы люди через 200 лет завидовали, что они не жили в то время и в том месте, когда эта красота была создана. А что еще нужно художнику для счастья?

Беседовала Александра Гончарова
Фотографии: Всеволод Галченко

Метка арт

[fb-like-button]