Танцующая королева

Мария Гулегина, мировая звезда, почетный член Международного паралимпийского комитета и Посол доброй воли ЮНИСЕФ, выступила в рамках фестиваля «Королевы оперы» Евгения Винтура и рассказала нам о настоящих звездах и современном искусстве.

Мария, когда на очередной редколлегии, готовя этот номер, мы размышляли, кто же является истинными звездами, то пришли к выводу, что это, безусловно, оперные певцы и танцоры балета, потому что именно эти два вида искусства не терпят фальши.
Да, но вы знаете, в современном мире акцент с оперных и балетных исполнителей сместился на звезд шоу-бизнеса и телевидения. Чтобы стать оперным певцом или балетным танцором, надо очень много работать. Даже если тебя начнут рекламировать, записывать в студии с профессиональными звукорежиссерами, это не сделает тебя певицей. Потому что однажды надо выйти и спеть живьем. А в балете вообще каторжная работа. Если танцор не постоит десять лет по десять часов в день у станка, ничего не получится.

Вас называют одной из величайших певиц мира. Вы до сих пор оттачиваете свое мастерство или уже можете позволить себе расслабиться?
Конечно, я работаю ежедневно, прослушиваю свои записи после каждого спектакля, чтобы понять, что было так, что не так. Делаю выводы, исправляю что-то.

Не боитесь критики?
Вы знаете, я вообще ее не боюсь. Считаю, что даже самые злостные враги очень полезны. Ведь если человек чего-то достиг и ему в спину кидают «камни», это означает, что он идет в правильном направлении. Главное – чтобы не было безразличия. Если тебя любят и еще сильнее ненавидят – это потрясающе.

В международном модельном бизнесе существует некая мода на российских моделей. А есть ли похожая тенденция в опере?

Я думаю, что это не мода, а простая данность. Так получается, что наши певцы более подготовлены. Ведь для того, чтобы попасть в театр, у нас надо закончить консерваторию, а это серьезная пятилетняя работа. И наши голоса почему-то лучше звучат. Без российских певцов – и я горжусь этим – не обходится ни одна постановка.

Как вы думаете, надо ли уехать из России, чтобы стать звездой?

Совсем начинающим (может быть, это будет выглядеть не патриотично) я скажу, что нужно не уезжать, а выезжать, и не давать никому собой командовать. Если молодые певицы станут там звездами, то и тут их примут, но не наоборот, увы. Я была вынуждена покинуть Минск, иначе бы не пробилась. Но вот единственный театр, который я бы не советовала оставлять, – это Мариинский. Там есть Валерий Гергиев, который дает возможность петь, развиваться, становиться великими певицами.

В одном из ваших интервью я читал, что в детстве вы хотели быть балериной. А сейчас, глядя на артистов балета, не возникает такого ощущения: «почему я не там»?
Нет. Знаете, когда покупаешь щеночка на базаре, смотришь на него – он маленький, хорошенький, а потом вырастает в такую барбосину. Ну какая я была бы балерина при росте 175 и весе 75 теперь уже?!Я занималась балетом, потом папа меня оттуда забрал и отдал в художественную гимнастику, и я пошла в рост. Когда же я занялась оперным пением, поняла, это мое. А перед артистами балета преклоняюсь. И когда меня пригласили в проект «Большой балет» на канале «Культура» судить в третьем туре, я тогда подумала, ну как я могу со своим трехклассным хореографическим образованием ставить кому-то баллы? Потому пришла не судить, а пришла любить. И высказать свое преклонение. Так, как работают артисты балета, не работает никто. Я всем ставила высокие оценки. Было только две пары, которые делали все замечательно, точно, восхитительно, но не было в их исполнении души. Вот этого я не могу простить, потому что театр – это потрясение, это катарсис, без этого выходить на сцену нельзя.
В опере тоже главное – энергетика, голос, харизма. Если нет личности – ничего нет. Нужны терпение, работа. Даже если болеешь, все равно нельзя опускаться ниже своего уровня. Зрителю не просто важно посмотреть на тебя, он должен получить то, за чем пришел: он должен слушать, слышать и чувствовать.

Вы прима многих европейских и азиатских театров. Есть ли у вас любимые места, которые для вас значат больше, чем остальные, где вам особенно нравится петь?
Мои любимые театры – это Мариинский, Метрополитен, Лиссео, Ла Скала, Берлинский, Венский, Колон. Сейчас я живу и работаю в Генуе, я влюблена в этот город и этот театр. Но самый любимый, пожалуй, в Токио. Японские зрители знают, что я прихожу за два-три часа до спектакля, и они уже меня ждут: всем надо подписать программки, после спектакля тоже – раньше, чем через полтора часа, не уйдешь.
Нет, я не имею в виду, что я там самая востребованная оперная певица. У японцев в принципе такое отношение к тем, кого они любят.

Недавно выступлением в «Ла Скала» вы отметили 25-летие творческой деятельности. Какие-то промежуточные итоги вы для себя подводили?
Вы знаете, страшно сказать – 25, но я не чувствую этих лет. Я прихожу на постановку и не ощущаю разницу со своими более молодыми партнерами. Но когда они говорят, что выросли на моих дисках,тогда начинаю задумываться. Считаю, что еще многое могу сделать. И как бы странно это ни звучало, сегодня я только приближаюсь к тому, чтобы полностью овладеть своим инструментом – голосом.

Недавно на «Борисе Годунове» в Большом у меня просто дыхание перехватило, когда исполнитель главной роли упал спиной на лестницу, головой вниз….
Прошлое – балет и спорт – оказалось возможным объединить на оперной сцене: выбегаю в первом акте «Тоски» – за мной струится шарф, как лента в художественной гимнастике, беру бокалы или ножи – та же работа с предметами!
Потом я была счастлива, когда в «Евгении Онегине» или в «Бале Маскараде» представилась возможность потанцевать. В «Макбете» в Монте Карло мне пришлось ползать на коленях, короновать новорожденного, спасаясь от ведьм, запрыгивать на кровать, кружиться в их диком хороводе! И я делала это с огромным удовольствием. Хотя при другом режиссерском решении могла бы спокойно отдыхать в это время в грим-уборной и пить кофе.
Один раз в «Набукко» я «умерла» – упала на лестницу и стала съезжать головой вниз. Думала, все, покалечусь, но надо было доиграть, как будто я просто «мертвое тело», ну и скатывалась, как бесчувственная…
Разные случаи были… Однажды меня ударило трубой по голове. Правда, через неделю после этого я стихи начала писать. Во всем есть свои плюсы.

Как вы относитесь к экспериментам в таком виде искусства, как опера?
Замечательно! Если это требуется для раскрытия образа, как бы тяжело ни было, мне ничего не стоить бегать по лестницам, ползать на коленях, обливаться водой. Такие моменты придают характер роли. А вот чего я не люблю – так это когда свои фобии и болезни начинают вписывать в произведение. Когда все связи, что композитор и либреттист уже продумали, рушатся только для того, чтобы придать оригинальности. Понятно, что в жизни всякое бывает. Да, есть однополые браки, но причем здесь «Евгений Онегин», например? В Большом театре должна быть определенная атмосфера, должны быть спектакли, на которых дети могут учиться. Пусть будут современные постановки, но ни в коем случае нельзя убирать классику.

Вы отказывались участвовать в спектаклях, когда режиссерская концепция противоречила вашим взглядам?
В постановке «Манон Леско» моя героиня должна была ходить среди полуобнаженных мужчин и нюхать кокаин. Причем здесь опера Пуччини? Я посмотрела видео, ту же сцену дня рождения Манон, где мужчины хора раздеваются, и сказала: «Ребята, я в этом дурдоме не участвую». Но ведь был подписан контракт… Тогда я приехала на репетицию, и мне потребовалась одна минута, чтобы все исправить: никакого свального греха, будете целовать мне ручку!

Я поставила менуэт с Жеронтом, кружила его в танце так, что он падал, кидалась к нему с ужасом – вдруг помер? А потом, прислушавшись, что сердцебиение есть, начинала крутить рожки на его парике. В итоге вся эта комическая ситуация «любви» старика и молодой содержанки получилась без пошлости.
Если что-то интересное – соглашаюсь, как было с Филлидой Ллойд, когда она перед сценой сомнамбулизма в «Макбете» предложила мне мыться в ванной. Сначала я сказала: «Нет, этого не будет!» Но на следующей репетиции сказала: «Давайте попробуем». И эта маленькая картинка дала постановке такие новые краски! Современный взгляд на классику – это замечательно!

Как вы подбирали репертуар для фестиваля «Королевы оперы»?
Да, самое сложное – было выбрать. Я решила, что не буду делать так, чтобы все выглядело как академический концерт в одесской консерватории, а сосредоточилась на Верди – все-таки впереди его юбилей. В моем репертуаре 19 опер этого композитора, а надо было выбрать всего восемь. Остановилась на том, что касается моей биографии: «Дон Карло», «Бал Маскарад», «Forza del destino», «Набукко», «Травиата» и «Макбет». Я хотела показать разные образы, разные краски голоса и чувств, звуковедения и эмиссии звука.

К чему Мария Гулегина стремится в профессиональном плане сейчас?
У меня очень много задумок. Я хочу сделать концертные программы с песнями Прокофьева и романсами Мусоргского, исполнить «Песни и пляски смерти», «Русскую тетрадь» Гаврилина, произведения Минкова, «Ожидание» Таривердиева… После тридцати лет карьеры не боюсь потерять голос, он уже никуда не денется (стучит по дереву). В молодости мне нравилось петь на итальянском, радовало восхищение итальянской публики, это тешило самолюбие, но сегодня душу мою это уже не наполняет. Сейчас из итальянской программы все, о чем мечтала, я уже спела. Теперь меня больше увлекает родной язык.

Беседовал Александр Стрига
Фотографии из архива Марии Гулегиной

Метка Александр Стрига, Интервью, Ла Скала, Мария Гулегина, Танцующая королева