О булке с Шекспиром и пельменях в театре

Думаю, подобное называется удачей: звезды сошлись — мне случилось встретиться и поговорить с актером, музыкантом, теле-радио-ведущим, спортсменом и бизнесменом, который напрочь перестал использовать свою популярность и не появляется на публике ни по поводу, ни без. Николай Фоменко, который из-за универсальности своих талантов получил определение «шоумен», как раз-таки по поводу своей личности шоу не устраивает. А жаль! Фоменко стало мало — это факт. Утешает только одно: закон сохранения энергии никто не отменял — значит, по умолчанию существуют области, закрытые от праздных глаз и ушей, где Николая стало много… В интервью за его фирменно-парадоксальными фигурами речи зашифрована суть гармонии по-фоменковски…

Николай, почему вы стали так далеки от театра?

Это как по асфальту на танке или на Ferrari по болотам. Не вижу никаких возможностей приложения своего «арсенала». Это как ядерное оружие, которое производится, но не применяется, — существует, так сказать, в качестве угрозы. И я точно так же. Я работал в театре Пушкина, в последний театральный заход, потому что там был мой друг Рома Козак и нам просто было здорово находиться вместе — нас даже не столько продукт интересовал, сколько процесс.

Значит, вам не хватает талантливых единомышленников?

Может быть, не хватает. Нет ни Андрюши Панина, ни Ромы Козака. Да, мне нужна компания… И сейчас вообще такая тенденция: зритель поставил галочку, что он был в театре, артист поставил галочку, что он был на сцене, режиссер — что он поставил спектакль. Играть только ради галочки — не для меня. Это не значит, что я такой крутой — сижу в углу и оцениваю, нет. Просто я не очень верю, что Женьке Миронову или Володе Машкову, людям моего поколения, ежедневно здорово в театре.
Эта проблема существует.

Может, артисту, который занимается только театром, проще — он не мыслит другой реализации для себя?

Ему сложнее. Представьте себе: вы купили кусок хорошего мыла в яркой упаковке. Достаете, используете. Он, приятный на ощупь, медленно отдает свою пену. Но проходит три-четыре дня, и вы уже не ждете от куска мыла этих шероховатостей, буквочек и знаков, которые были глубоко в него вбиты для красоты и информативности. Вы их ощущаете в самом начале, а потом обмылок уже не производит на вас впечатления — вы уже даже и не помните, «как все начиналось». Мне кажется, для работы в театре сегодняшнем проблема — ужасная «перереализованность», тяжелейшая система зарабатывания. Не сыграл — не заработал. Это все сложно — кормить семью, детей… Что остается, чтобы отдавать зрителю? Да каждый день? Не верю я в тридцать спектаклей в месяц — через «потокогонную» систему в театре я прошел. И в музыкальной группе — сегодня я даже не знаю таких людей, которые смогли бы работать в таком режиме: выступали вживую, без фонограмм, по 12 выходов в день по 45 минут — по сути, 12 концертов. Откровенно говоря, даже не представляю, что со мной должно произойти, чтобы я так растрачивался сейчас, когда нужно отдавать огромную часть себя семье — это важнее. И если ставить вопрос глобально — о чем сегодня разговаривать со сцены? Основная проблема современного театра — нет российской драматургии. Это нонсенс, это колоссальная дырка. Сегодня другая культура — это не хорошо и не плохо, она просто другая. И не стоит держаться за то, что было раньше. Значит, надо тратиться меньше, в чем-то превратиться в этакую машинку для изготовления пельменей.

То есть нового слова в театре вы не наблюдаете?

На мой взгляд, документальный театр не способен копать — разве что смахивать пыль. Хотя для этого есть пылесос. Почему сегодня с удовольствием смотрят советские фильмы? Потому что там артисты работают предельно точно. Они играют удивительное погружение в процесс — то, что сегодня отсутствует напрочь. И на контрасте сразу становится заметно, что не во что «погружаться»: все это «псевдо», нет правды ни театральной, ни жизненной — так, «правдёнка». Поэтому эти спектакли долго не живут — через две недели их никто не помнит.

А почему так происходит, как вы думаете?

Дело в сиюминутности. Скажем, у древних римлян не было Интернета. А люди сегодня не могут оставаться в стороне от агрессивного информационного потока и вынуждены как-то защищаться, прикрываясь стандартными реакциями: «Ах, убили, как жалко», «Ах, родился, какая радость». И получаем «миленькие» эмоции: не трудно, а «трудненько», не легко, а «легонько». От этого Шекспир «размазывается по булке». Проблемы Ричарда III или короля Лира неподъемны для наших современников.

Следовательно, по-вашему, и классика не актуальна, и никто сегодня пьесы Шекспира, написанные четыре века назад, не читает и не способен понять?

Вы знаете, Шекспир — это своего рода бренд, что-то вроде египетской пирамиды, которая уже производит не то впечатление, которое было задумано. То же случится позже и с эпохой Возрождения, и с любым признанным классиком, будь то Шекспир или Чаплин. Мы, конечно, будем держать в голове, что все это сокровищница искусства, но воздействие ее содержимого на приходящие поколения будет в разы уменьшаться.

А что может привлечь в театре вас как зрителя?

На самом деле, я очень добрый зритель, но это не мешает мне не закрывать глаза на ключевые проблемы. А их много. Наши люди, к сожалению, не свободные. Неслучайно обучение в театральной студии начинается с упражнений на то, чтобы снять комплексы и «зажимы» с поступивших. Мы прячемся за придуманные формы, которые для нас не органичны.

При всем обилии проблем — «ренессанс» возможен? Есть какие-то перспективы?..

А нужен ли он нам? Мы получили столько театров и столько в это вложено денег — творите, дорогие друзья! И такие краски дали — можно так нарисовать, что ночью будет светиться. Почему же тогда тишина? Нет дизайна! Сегодня дизайн — это двигатель всего. Я бы сказал, не наука двигает дизайн, а дизайн — науку. Это хорошо видно на простом примере того, как эволюционировал мобильный телефон. Разработчики бьются над тем, чтобы в максимально легкое и плоское устройство запихнуть все технические новинки, и тем самым продвигают вперед инжиниринг и научную мысль. Дизайнер заставляет работать на себя корпорацию разработчиков. Вот художник и двигает мир. Но в нашей стране, к сожалению, нет этого понимания.

В таком случае – нам стоит равняться на Запад или идти своим путем?

Ох уж это любимое «у нас свой путь» — убеждаем сами себя, ибо чувствуем свою «нигдешность». Вообще, я приветствовал бы санкции со стороны США, если бы они коснулись продакшена. Мы ведь великая страна, а позволяем навязывать нам американскую культуру, абсолютно нам чуждую. Мы покупаем у них формат сериалов и оболваниваем своих людей – в то время как нам, наконец, самим следует сделать рывок и выйти на такой уровень кинопроизводства, чтобы задвинуть американское кино. Мы сильная нация, и все страны мира должны перейти с английского на русский.

И все-таки встречаются положительные примеры в нашем кинематографе: например, сериал «Апостол», где вы сыграли одну из главных ролей, – классное кино.

Встречаются. Но в большинстве своем и в кино отсутствует достоверность. В советские времена на тумбочке около кровати великого артиста Николая Крючкова собиралось большое количество сценариев — ему присылали, и он их просматривал. Откроет, а там: «Мягкий пушистый снег медленно падал…» — не будем сниматься. «Жаркое солнце светило, и море плескалось» — снимаемся. «Сани бежали по снежному белому полю» — не будем сниматься. Истина проста: «Бриллиантовую руку» можно смотреть круглый год, а «Иронию судьбы» — только зимой. Вы не хотите в августе смотреть на снег — это никак в вас не «попадает», у вас другое состояние. В такие важные мелочи никто не хочет вникать и учитывать их. Но с этого все начинается. Поэтому у нас в кино какая проблема? Молодые режиссеры стремятся делать красивую картинку, все время снимают «Москва-сити» или еще что-то, но смотрите, какая уникальная вещь: популярностью пользуются фильмы, которые оторваны от реальности, от того, что намозолило глаз. И не важно, какого они качества. Такие картины снимаются в Турции или еще где-то за границей, чтобы картинка обязательно была «мечтательная».

Как будто зрителю необходим фотошоп?

Да, все немного должно быть покрыто глянцем. Вот только когда ты показываешь московский глянец — веры в него нет, потому как где-нибудь на заднем фоне промелькнут «жигули» четвертой модели. Это не Volkswagen 65‑го года в Германии, это другое ощущение правды. Почему популярны восьмидесятые годы, девяностые?.. Это далеко от нас, не с нами, словно из другого мира, и там может быть что угодно. Другое дело — здания и атмосфера вековой давности у нас совсем не сохранились. А, например, Вуди Аллен берет и снимает кино про Париж начала XX века — и мы в это верим. В Европе всё сохранили, хотя они участвовали во Второй мировой и у них тоже были свои сложности. У нас же ничего не осталось, и, когда мы снимали сериал «Апостол», ничего, никаких примет времени не могли найти — всё растащили. Наверное, есть у нас такая национальная черта, как нетребовательность и надежда «на авось».

По-вашему, может ли новое поколение изменить ситуацию?

Да, действительно, выросло поколение молодых людей, которые живут по-другому, у них более европейский менталитет. Их пока немного. Это люди другой культуры, они смотрят сериалы американского канала HBO — от «Игры престолов» до «Во все тяжкие». Недавно я общался со студентами ВГИКа и, честно говоря, не понимаю, что они там делают, а главное — зачем. Развожу руками. Нет никакой конкретики — все признают, что нужно строить свое HBO, но в наших реалиях это невозможно: у нас горизонт планирования заканчивается в семь часов вечера сегодня, а про завтра подумают, когда оно станет сегодня. То есть нет никакой стратегии. Никто не занят правнуками, никто не думает о том, что делать, что будет. Такой менталитет: дотянуть до определенного момента и все, а что там дальше — пусть сами разбираются. Такая странная, удивительная, но типично русская вещь. С одной стороны, озвучиваем далеко идущие планы на 40, на 200 лет вперед, но совершенно не думаем о том, что будет конкретно завтра, в самой ближайшей перспективе. Молодым остается только посочувствовать.

Но мне почему-то кажется, что, несмотря на свой критичный взгляд на происходящее, вы все равно из тех, про кого можно сказать «где родился, там и пригодился» — в том смысле, что вы свое место в стране все-таки нашли. Верное ощущение?

Ну, что не убегу — это я вам могу сказать точно. Начнем с того, что я уже ветеран — кому я интересен? Это если быть откровенным, без кокетства. Я знаю, как тут все устроено, поэтому могу в этой стране жить и понимать происходящее. Думаю, я могу представлять интерес здесь еще сегодня и, возможно, немного завтра. Я в этом уверен на сто процентов. Ну и, само собой, я абсолютно русский человек. Моя критика наших реалий — это просто объективность взгляда, это не значит, что надо что-то менять. Нет смысла тратить время на нелепости, на то, что невозможно изменить. Иногда я чувствую себя человеком, который родился слегка не в то время. Но могу сказать, что я и так счастлив: все мои «фонтаны» были реализованы — все до единого, и это круто. Мало кому такое удается.

Беседовала Юлия Смолякова
Фотографии: Михаил Бучин, Роберт Каримов

Метка Интервью, кино, Театр

[fb-like-button]