Последний романтик московских улиц

Фотографии Игоря Мухина не нуждаются в подписях. В альбоме «Моя Москва», который готовился пять лет и наконец вышел в свет, стоят только даты и места. И ты гуляешь по городу, которого нет. Он растаял. В дыму летних пожаров, в мороке клубной ночи, в затяжном, как полет на парашюте, празднике. Зашел в метро и не вернулся. И такое ощущение, что в каждом переходе стоит по скрипачу, играющему одну и ту же мелодию: «Ночь. И тишина, данная на век / Дождь, а может быть, падает снег? / Все равно, бесконечно надеждой согрет / Я вдали вижу город, которого нет». И эти слова повторяют про себя прохожие, такие не похожие сами на себя. Самая уместная песня московского метро.
Игорь Мухин никак не вписывается в каноны и стандарты, его не любят критики, они с трудом подобрали его творчеству определение «жанровая фотография». Но это чистой воды неореализм. Только без обаяния итальянской или французской речи. Саундтрек желательно отключить. Русский неореализм требует немого кино. Вот оно и случается, когда начинаешь листать альбом. Фотографии врезаются в память – навсегда. Я долго искала молодого человека в белой рубашке, с которым познакомилась в далеком 1996-м. И вот нашла – маленького, на странице 105.
Вы спросите, почему романтик? Сегодня это самая редкая порода, вымирающая. Странная. Непонятно, как они видят. Широко закрытыми глазами? Как они выхватывают долю мгновения из плотного потока времени? Нежным нажатием на спуск? Романтики любят пленку, ее прозрачную многослойность, ее дымчатость и зерно, ее живое сопротивление банальности. Романтики знают – ничего повторить нельзя. Именно поэтому их не любят. Они напоминают о скоротечности жизни, создавая произведения, переживающие своих авторов. И еще они не разговорчивы. И их нельзя спросить, счастливы ли они. Нет, спросить можно. Но не дождаться ответа в распространенном и понятном предложении: они не умеют лихо складывать шаблоны, ориентируясь на то, чего от них ждут.

Игор Мухин – преподаватель мастерской в Школе имени А. Родченко. Именно там его сострадание к живым существам перерождается в любовь к растущим талантам. При любой попытке повернуть тему беседы в сторону его личности, собственного творчества, он закрывается и замолкает. Но за лаконизмом и отстраненностью просматривается большой художник, который убежден в служебной роли фотографии.
Он уверен, что найденные в семейных архивах «фотокарточки», запечатлевшие быт конца прошлого века, более ценны, чем висящие в галереях произведения фотохудожников. Реальность или фантазия? Мухин выбирает реальность, и в его исполнении она остается нашим общим сновидением о потерянных мгновениях.
Поэтому мы обойдемся без вопросов, просто прислушаемся к черно-белым словам.

О ремесле
«Я фотограф. Я искусством не занимаюсь, я фиксирую то, что мне предоставляет жизнь. Мои фотографии на сегодня никак не описаны критиками. Мне нравится термин “никакая фотография”.
Одно из главных заблуждений публики насчет фотографов – перенос значимости. Всем кажется, что если этот человек снимал Кеннеди и Кастро, то они равны. Если человек “Битлз” снимал, значит, он с Полом Маккартни дружит, гад. А если “Роллинг Стоун”, значит, кореша просто… наверное, соседи! Это такое восприятие “снизу”. А фотограф – это сантехник! То есть если есть задание унитаз починить, чаю вам не предложат. Запомните, фотограф – это мальчик по вызову: “Снимите нам то-то и то-то, горизонтально или два портрета вертикально на полосу. Или горизонтально не снимайте, а снимите только вертикальную картинку на полосу”. Это ремесло, и ремесло низшего сословия. Съемка зачастую – всего четыре кадра, которые разрешили тебе снять. А запись на аудиенцию иногда нужно ждать три часа, в фойе сидеть, потом человек посадит тебя перед собой и будет делать какие-то свои дела, сына устраивать в Лондоне, разрешать трения с учителями, обсуждать его оценки… и потом разрешит поснимать себя две минуты. После трех часов ожидания! Это – работа. Ее приходится делать. А Москву я снимаю для души».

О горизонте
«В детстве, в школе, случилось со мной “несчастье”. Мы обсуждали линию горизонта, и в учебнике была картинка, на которой изображено поле, по линии соединявшееся с небом. Я с семи лет жил на девятом этаже, смотрел в окно, и для меня горизонт – линия, где крыши соединяются с небом. Вот я и сказал, что мой горизонт проходит через крыши пяти- и шестнадцатиэтажных домов вдали. Учитель меня обругал, сказал, что это неправильный горизонт, что такого горизонта не бывает. А я никогда поля не видел. Только картинки из учебника. Ну не было у нас дачи, не возили меня в деревню посмотреть, как горизонт выглядит. Я горожанин до мозга костей: мои предки из Уральска приехали в Москву, но я никогда не был на Урале. Поэтому если я в детстве горизонт не видел, то не “тащусь” от природы. На лекциях говорю, что есть фотографы, которые в глубинке родились и идеально снимают соотношения: земля – горизонт – человек. Я, очутившись в провинции, не знаю, как человека в горизонт вписать, у меня руки опускаются. А в городе, где нет неба, я нормально себя чувствую и свободно снимаю. На моих фотографиях нет природы: только город и люди в нем».

О природе
«Выглянув в окошко, я вижу, какое время года сейчас: все белое, или все желтое, или все внезапно позеленело. Но не снимаю.
Сейчас мы говорим, и я вижу – кусты за окном растут и елки, а до этого был только подъезд “Независимой газеты”. То есть в результате нашего разговора я заметил, что здесь есть природа».

О сетях
«В сетях сижу. Может быть, это поколенческое, возрастное? Вдруг появилось средство общения, которого не было в прошлом. Люди делают неоднократные попытки уйти из социальных сетей, но время проходит, и мы вынуждены туда вернуться. Нам это необходимо – следить, что происходит у других. И в то же время раздражает, потому что совершенно бессмысленное занятие. Наверное, это зависимость, через которую тоже нужно пройти. Есть ощущение, что какая-то информация от нас скрывается, и иллюзия, что вот тут, в соцсетях, мы узнаем все, что на самом деле происходит».

О школе
«Нам в школу надо принять студентов, с которыми мы будем существовать рядом два года, и мы стараемся взять самых красивых и позитивных. Они больше знают и имеют больше возможностей, чем мы в свое время. Больше видят, не стоят на записи по три месяца за книжкой в библиотеке, которую перед тобой должны еще 20 человек прочитать. Все доступно! Но и непонятно, что со всем этим делать. Проблемы-то у них остаются те же самые! Ситуация возрастных порогов остается, как и раньше. Только увеличилось количество знаний».

О свободе

«Я – обычный парень с московской окраины, который учился в строительном колледже. Стал фотографом в 25 лет, потому что сделал свой выбор в пользу свободы. Все просто: не хотел бесполезно сидеть на работе. Время, которое я застал, обесценило работу. Все, что от вас требовалось, – вовремя прий­ти, повесить пиджак, а дальше можно было полдня “гулять”. Люди стояли в очередях, ходили в баню, решали какие-то бытовые проблемы, покупали продукты, а вечером нужно было прийти, чтобы отметиться, и пиджак забрать».

О счастье
«Я не знаю, что такое счастье… То, что есть в настоящем, мне нравится. И вряд ли что-то изменится. Я не жалею о том, что было в прошлом. Я не знаю параметров счастья. У меня окна выходят на загс, и там по субботам всегда выстрелы, крики, салюты, все поют что-то, когда молодые с лестницы сходят. Но через два-три месяца по статистике семья разваливается, какая бы ни была прекрасная свадьба. Счастье – это цепь случайностей в настоящем, но оно не переносится в будущее».

За кадром
У Мухина три кошки – мама и две ее дочки, которые, по его словам, не нужны ни бывшим женам, ни детям. Они ему иногда в тягость, потому что у него пленка, а у них – шерсть! Они требуют много еды и внимания, а значит – времени. Кошек он не любит, но ему жалко избавиться от них, потому что они «доверчивые и на воле пропадут». А нам кажется, что без Игоря Мухина пропадет Москва, если вдруг его объектив от нее отвернется.

Александра Гончарова, Нино Самсонадзе
Фотографии: Наталья Гончарова
Работы Игоря Мухина из альбома «Моя Москва»

Метка Фотография